Чехов и сам напряженно размышлял над своей собственной трезвостью и не всегда гордился ей, воспринимая ее как творческую ограниченность, не только свою личную, но и всего своего поколения и даже всего своего времени. Об этом он говорит в известном, часто цитируемом письме А.Суворину от 25 ноября 1892 года, часть которого приводится в эпиграфе к этой главе. Это, кажется, единственный текст Чехова, где алкоголь воспринимается позитивно, но только как метафора некоторой творческой цели, которая опьяняет не только творца, но и читателя и зрителя. Основной порок своего поколения и своей эпохи Чехов видит в отсутствии у художника этой цели (освобождение родины, политика, красота, Бог, загробная жизнь, счастье человечества и т.п.), которая пьянила бы и порабощала. Искусство своего времени (даже картины Шишкина и Репина) Чехов сравнивает не с алкоголем, а с лимонадом. В сущности Чехов говорит здесь о недостатке настоящей творческой силы у людей своего времени, и это довольно точный диагноз врача и художника.
Но, однако, и то «вино», которое стали предлагать разномастные (в том числе и политические) декаденты и которым Россия в конце концов, увы, опьянилась, Чехову было не по вкусу[14].
СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК ПРОТИВ ЧЕХОВА
Подлинную значительность Чехова не смог распознать и по-настоящему оценить не только народник Н.Михайловский, но и в целом вся эта причудливая эпоха, которую мы называем Cеребряным веком. Ведь Cеребряный век весь пронизан опьяняющим и зачастую утопическим стремлением к тому, «чего нет на свете»[15], а врачебная, художническая и человеческая трезвость Чехова была совершенно чужда этим, господствующим тогда настроениям. Немудрено, что и носители этих настроений понимать, любить и ценить Чехова не могли, не умели и не хотели.
Та же З.Гиппиус через двадцать лет после смерти Чехова не находит в своей памяти о великом писателе ничего, кроме пустяков (будучи в Италии, Чехов спрашивал у молоденьких проституток: «Quanto?», то есть «Сколько?»). Зато ее оценки Чехова как писателя и человека очень показательны: «статичность», «гений неподвижности», «дар» Чехова — «не двигаться во времени», «родился сорокалетним — и умер сорокалетним». Раздражает Гиппиус и то, что Чехов был слишком «нормальным», и даже болезнь у него была «нормальная», не такая, как у Гоголя, Достоевского или хотя бы Л.Толстого[16]. И ее скорее отрицательна оценка «Черного монаха» («мрачная олеография») тоже весьма характерна. Ведь в этом рассказе Чехов, может быть, впервые в России, как художник и как врач показал и раскрыл самую суть декадентства, декадентского мироощущения, когда увлекательный и опьяняющий, как наркотик, галлюцинаторный призрак, мираж сначала вытесняет реальность из сознания декадентского «гения», а затем начинает эту реальность разрушать.
Этим декадентским миражам и З.Гиппиус и ее супруг Д.Мережковский служили весьма усердно, поэтому, может быть, вся революционная смута Февраля и Октября ассоциировалась у В.Розанова именно с фигурой Мережковского[17]. Понятно, что и «Черный монах» был для Гиппиус, как для черта ладан. Разумеется, нестерпимым «ладаном» был для российского декадентства и многолетний друг Чехова А.Суворин, впоследствии, как и Розанов, на много десятилетий просто запрещенный большевиками. В декадентско-большевистских вкусах было на удивление что-то общее. Но и это понятно: общее настроение утопического негативизма, широко и глубоко разлившееся по России к началу двадцатого века, сформировало и тех, и других: и большевиков, и декадентов. Большевики ведь тоже хотели (но по-своему) того, «чего нет на свете». Правда, большевики запретили и Мережковского с Гиппиус, но по другой причине: Суворин и Розанов были их принципиальные противники, а Мережковский и Гиппиус скорее — конкуренты.
В статье «Суворин и Чехов» (1914) Мережковский сравнивает Суворина с чертом, а Чехова с младенцем («но вот черт с младенцем связался»). Главная вина русского общества, цель которого — «в освобождении России», — в том, что не удалось уберечь Чехова от Суворина-лешего, от «лешей нечести». Вся статья написана под рефрен «Лесного царя» Гете-Жуковского: «лесной царь» Суворин увлекает наивного, очарованного «малютку» Чехова в свое мещанское болото [18]. Интересно, перечитывал ли Мережковский эту либеральную страшилку в эмиграции? А если перечитывал, то с каким чувством?
Страниц: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Опубликовано в Публицистика, просмотров: 43 065, автор: evgkon (8/9)
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.