Годы надежд и испытаний

Мое прошлое так довлело надо мной, что я все время ходил как бы с опущенной головой, как униженный, как отверженный всем обществом. Мне казалось, что все знают, из какой я семьи, где находится мой отец. Меня это сильно угнетало, хотя никто и никогда об этом меня не спрашивал. Видно в то время  никого и ничто не интересовало, как, впрочем, и меня самого. То ли многие были с такой судьбой как у меня, но в общежитии разговоры велись только о настоящем – учебе, кино и прочем подобном. И чтобы как-то сравняться с другими студентами, я решил написать заявление в комсомол. Не знаю, что я стал бы врать о себе, но мне никаких вопросов не задавали. Был в техникуме драмкружок – я и туда записался. В двух пьесах играл самые маленькие роли, меньше которых уже не было. Выступали два раза в подшефной воинской части, а они у нас. Я даже в аэроклуб три раза ходил – изучали устройство планера. После всего этого я поднял свою голову повыше.

В этот год мы с Гришей побывали в гостях и повидали всех своих земляков-изгнанников, а теперь уже переселенцев, в том числе и Клюшкина Макара с семьей и зятем Емельяном Кабановым. В деревне его звали «Мелька Машуни горбатой». Машуня – его мать. А раскулачен он был за то, что имел пятистенный дом, да к тому же дерзнул покрыть его жестью, да еще рядом с Ильей Кожевниковым.

Побывали мы не раз, даже как-то деньги занимали у бывшего нашего соседа, жившего напротив, Матвея Полшкова с семьей. У них в деревне было прозвище Кружновы.

Видели и изгнанных из Елатменки, в том числе и  Лелю Балашову, сестру Аники Балашова. Она потом куда-то бесследно исчезла. Но больше всего удивил сынок мародера Ильи Кожевникова. Он (забыл его имя) припорол не по нужде, а наслышавшись о здешней хорошей жизни. Не стал вместе с отцом строить новую колхозную жизнь. Впрочем, он также как и Леля, куда-то исчез бесследно. Где, как и почему – одному Богу ведомо.

В этот год приезжала Дуся Балашова, ходатайствовать за мужа Анику, посаженного вместе с моим отцом, но не на десять, а только на восемь лет. Она ночевала у нас в общежитии, на Гришиной койке, а мы с ним вдвоем спали на моей.  И у нее получилось, отхлопотала своего мужа. Но ненадолго – через год началась война, и он сложил там свою невинную голову.

В Туркмении купить можно было все, чего нельзя было сказать о России. Тете Кате в Уфу, где она училась на врача,  я посылал не только тетради, но даже карандаши. Кроме того, посылал и женские чулки. Еще она просила, чтобы я купил материал на пальто, но это было для меня очень сложно. За таким материалом очередь занимали с вечера, о чем я ей и написал. На это она мне написала: «Осталась я на эфеси, ножки свеся».

После зимних каникул друг мой любезный Гриша бросил учиться. Остался я один. Закрыли нашу столовую ввиду воровства поваров и завхозов, и пришлось искать  по городу дешевую столовую…

Потом была месячная практика на ликероводочном заводе. Настроились, уж было, на каникулы, но… Нас, два курса, человек пятьдесят, сажают в автобусы и увозят за тридцать километров от Ашхабада к самой границе с Ираном в дачное местечко, называется Фирюза, где был расположен гренажный завод. Директор грензавода Бэла Багдатьевна по приезду сказала нам:

– Для Красной Армии срочно нужно много парашютов, а у нас рабочих рук очень, очень мало, поэтому вас как бы мобилизовали на месяц.

Там жили мы на разных дачах. Столовая была при заводе. После девяти вечера ходить нельзя – хозяйничали пограничники, ведь за вершиной горы уже Иран. Вечером без пиджака холодно, вода в ручье ледяная, а в городе в тени сорок пять градусов – вот такая была разница.

В самый последний день работы меня вызвали в военкомат. Прихожу туда. За столом сидят двое с кубарями в петлицах. На столе лежит развернутый тетрадный лист, исписанный крупными буквами. Спрашивает один, сколько у нас было лошадей. Отвечаю – одна. Сколько коров, тоже говорю – одна. Сколько овец, говорю – четыре-пять старых, а молодняк не помню. Дальше, думаю, спросят – сколько кур. И я думал – сколько же сказать. Но они спросили, сколько гектар отец сеял. После такого глубокого вопроса меня какое-то зло взяло, и я им ответил:

– Мое дело, в то время, было – есть то, что мама на стол ставила.

Один из них встрепенулся, грозно посмотрел на меня (мне показалось даже, что он немного привстал) и как гаркнул:

– Ну, ты!

Потом:

– Можешь идти!

Вот такое было приятное посещение военкомата.

Это был конец июля. А с первого августа начались экзамены в учительском институте, и я решил сдать экзамены туда. После работы счетоводом в МТС и практики мне почему-то не понравилась сидячая работа. Между прочим, после окончания семилетки я посылал свои документы, в педучилище  города Чарджоу (тогда приезжал оттуда агитатор), но мои документы почему-то оттуда вернули с надписью на конверте: «Вышел срок хранения».

Страниц: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50

Опубликовано в Проза, просмотров: 79 596, автор: Kabanov (112/178)