Норма и не норма

Бахтин в своей книге настаивает на абсолютной свободе, безначальности карнавала. Но, как видим, карнавал можно организовать, использовать его как форму для совсем не карнавальных целей.

Нормой был в СССР и тотальный обман, в чём мемуаристке пришлось убедиться очень скоро. Жён и детей бессарабцев, высылаемых в Сибирь, разлучали с мужьями и отцами, убеждая их в том, что они встретятся  уже на месте, в Сибири. Ничего подобного, разумеется, не происходило.

Советская тоталитарная система была построена на абсолютной вертикальной иерархии, где каждый нижестоящий обязан любой ценой исполнить приказ вышестоящего. Мотивационным стимулом для служебного рвения советских начальников был не только служебный рост и карьера, допуск  к привилегиям, к особым пайкам и т.д., но и то, что другой возможности для самореализации, для того, чтобы выйти в люди (это было особенно актуально для крестьян, пришедших в город), в этой системе просто не было.

Шла непрерывная борьба за место, а низшие для высших были только инструментом в этой борьбе. Самыми низшими в СССР были, разумеется, заключенные, ссыльные, лишенные гражданских прав «социально вредные  элементы». Причём уголовники в этой иерархии стояли выше политических, осуждённых по 58 статье (контрреволюционная деятельность).Первые были «социально близкими», а вторые «социально далёкими». Это подтверждается и наблюдениями Керсновской: «Дежурнячек набирали из числа  досрочно освобождённых уголовниц».

На бесправии самых низших людей, лагерных рабов, на их жизнях, здоровье, на унижении их человеческого достоинства можно было выдвинуться, сделать карьеру. Первый и самый отвратительный начальник в жизни Керсновской, чуть не погубивший её, был как раз из этого числа.

Хохрин, чтобы выслужиться, практиковал совершенно необоснованное повышение норм выработки на лесоповале, что при плохом и недостаточном питании приводило к скорому истощению и гибели работника. Тех, кто из-за истощения не мог выполнить норму, можно было репрессировать за «саботаж». Этим Хохрин занимался особенно рьяно и даже с каким-то садистским наслаждением. Это была общегулаговская практика использования человеческого материала, отмеченная и Варламом Шаламовым в «Колымских рассказах» ( см. рассказ «Одиночный замер»).Народа в России было много, и большевистская власть этого народа не жалела. Впоследствии вполне справедливо Керсновская  назовёт Сталина  «московским Хохриным».

Хохрин довёл жизнь Керсновской до такого состояния, что ей оставалось либо убить его (она с топором в руках остановилась в шаге от этого поступка), либо покончить самоубийством, прыгнуть в прорубь, либо уйти от зла, совершить побег. Она выбрала третий, самый наилучший путь.

В конце февраля 1942 года начинается её западносибирское странствование. Это, может быть, не только самые увлекательные, драматичные, но и самые поучительные страницы её мемуаров. Керсновская увидела Россию после сталинской революции (1928-1938), разорённую, нищую, сбитую с толку и, в этом, может быть, самое главное, —  замордованную и запуганную даже для того, чтобы задать элементарные вопросы: почему и как это произошло? И зачем  и кому было нужно превращать относительно нормальную жизнь в ад? Люди боялись правды, за правду можно было пострадать, погибнуть…

Отметим прежде всего полный крах колхозного проекта. Название главы «Деревня, превратившаяся в кладбище» говорит сама за себя. Таких деревень-кладбищ оказалось на её пути очень много.

В главе «Опричник и колоски» мы видим, во что превратила власть жизнь русских крестьян. Керсновскую удивила картина, которую она не смогла сначала понять и объяснить. По весеннему полю ходили люди, в основном, женщины и дети, и искали что-то в земле, складывая это в свои котомки. А по этому полю скакал всадник, разгоняя людей и отбирая у них их котомки. Оказалось, что это голодные колхозники искали прошлогодние колоски. А всадник был местный мелкий начальник, административный или полицейский, который не мог им этого позволить, потому что колоски принадлежали не им, а колхозу.

От советского маслозавода в одноименной главе осталось только зарастающее крапивой здание. Единственная работница заброшенного маслозавода  «в белом халате не первой свежести»  рассказывает грустную историю о том, что было и что стало с крестьянской жизнью, с коровами, с молоком и  с маслом. Было (до колхозов) довольство и достаток, большие стада коров у крестьян и, разумеется, обилие масла. Отец не хотел отдавать её замуж, потому что считал жениха голодранцем: у него было всего сорок (40!) коров.

Страниц: 1 2 3

Опубликовано в Публицистика, просмотров: 5 133, автор: evgkon (8/9)