Годы надежд и испытаний

В те годы дядя Макар, сосланный в Нарымский край болотный, свои письма присылал дяде Егору. Всегда внутри конверта был еще конверт с надписью, кому следует читать данное письмо. Слышал я из разговоров женщин, что одна из них за мужскую рубашку купила (приобрела) чистый тетрадный лист с печатью. А уж там пиши, кому хочешь любое удостоверение – паспортов в те годы не было. А то, что дядя Макар появлялся в деревне, всего вероятнее в тридцать первом году, и, конечно же, за удостоверением, – это факт. Прадед Иван (а дяде Макару он – дед) очень обижался, что не позволили ему «посмотреть Макарку». Видимо, он был его любимый внук. На похоронах прадеда Ивана в 1932 году не было ни сына Василия (моего деда), сосланного на три года в г. Мариинск, ни внука Акима – моего отца, в то время сапожника на станции Голутьвино Московской области. А когда он наконец, приехал в деревню и хотел попасть в  свой дом, то дома у нас уже не было, там жил уже другой хозяин.

В эту весну мы с мамой сеяли семечки. Мама ножом делала отверстие в земле и кидала туда семечко. Помню, что точно так же она сажала дыни и арбузы в тот год, когда я приходил за ними к прадеду Ивану. Делянка находилась около Карымкина дола от ската перевала и до самой реки Кызыл. Рядом были остатки от жилья деда Карыма, у которого, как говорила мама, была куплена земля в 1904 году, на которой и поселились елатомские. Потом, когда подсолнухи поспели, мы с мамой серпами отрезали шляпки, счищали с них цвет и сажали на стебель, а когда они высохли, на дерюжке обмолотили шляпки. Потом и шляпки и стебли перетаскали домой на топку. А ведь туда от дома более трех километров. Кизяков у нас не было, поскольку не было скота, поэтому и приходилось таскать все, что можно было использовать на топливо.

В это лето, отец отремонтировал домик бабки Амосихи. Домиком мы его называли за его размеры. Отец с Клюшкиным Яковом покрыли соломой крышу,[19] а я за него в это время пас колхозных жеребят. Потом тетя Нюра прибралась в доме, помыла пол и уехала  к дяде Макару в Туркмению, приобретя удостоверение тем же путем.

Топлива на зиму нужно много и я каждый божий день с мешком ходил на выгон и собирал сухие коровьи лепешки, по оврагам рубил стебли лопуха, полыни.

Во втором классе учителем был Степан Павлович Чуйко. На уроке по головам шумевших учеников не раз гуляла его длинная линейка. Зимой в большую перемену я с ним ходил за школой на выгон с двухметровой линейкой – измеряли глубину снега. Для чего ему это надо было? Кто его знает. Как-то он дал мне на бумаге написать плакат: «Религия – опиум народа». Я же не знал этого слова и нарисовал «ониум». Пришлось потом «н» исправить на «п».

Весной в мае всей школой ходили на экскурсию в Карымкин дол, где выкапывали для учителя корни одуванчика. Он говорил, что они лечебные.

В это время мы еще жили у дяди Егора. Гриня и его брат Митька (Дмитрий) тоже любили подразнивать (а такое было в каждой семье) Савку (младшего брата Савелия). Он не выговаривал букву «р», у него получалось вроде «гх», и стоило при нем «прогхыкать», как он начинал плакать. И еще почему-то он не любил, если кто-нибудь, глядя на него, медленно глубоко вздохнет и выдохнет – он сразу в рев с хныканьем. И вот как-то они обедали, и Савка вдруг заревел, как только он мог. Дядя Егор спросил его, в чем дело, почему такой рев. А он:

– А почему Гхышка дхазнитца?

Отец, конечно, как и во всех семьях, сразу же Гришке ложкой (благо они были деревянные) по лбу, чтоб не дразнился. Оказывается, Гриня, глядя на Савку, глубоко вздохнул, отец же, конечно, этих  дразнилок не знал. Много приходилось Савке реветь не только от своих братьев…

В это же год под сараем Кожевников с Беловым при помощи железного крюка, которым дергают сено из омета, нашли закопанный хлеб и увезли в неизвестном направлении, пьяным комитетчикам на похмелье… Чей был этот хлеб, наш или дяди Егора – я уже не помню. Но это была большая потеря для семьи, а в каждой семье шесть-семь едоков. Дядя Егор был горячий и вспыльчивый. На него нападала «строка», как в народе говорили. В жару на коров тоже нападала «строка», и они, задрав хвосты, бежали к пруду, в воду. И вот так же и про дядю Егора говорили. Поэтому иногда приходилось вечером слышать  припевки:

– Из-за леса, из-за гор, вылетат строка Егор.

В него и уродился Гриня. А Митьку – будущего колхозного гармониста, правда, не имевшего своей гармошки, и Савку, отец недолюбливал по той причине, что они были похожи на свою мать, а не на него.

Страниц: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48

Опубликовано в Проза, просмотров: 90 862, автор: Kabanov (112/178)